Долорес Клейборн - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Но теперь это уже не имеет значения. Самое главное сейчас — то, что я попала из огня да в полымя, и мне необходимо защищаться, пока я еще не совсем поджарилась. Если только я еще смогу защититься.

Я начала с работы экономкой у Веры Донован, но потом стала кем-то вроде оплачиваемой компаньонки. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы почувствовать разницу. Как Верина экономка я должна была давиться дерьмом по восемь часов в день пять раз в неделю, а в качестве ее компаньонки мне приходилось делать то же самое двадцать четыре часа в сутки.

Первый сердечный приступ случился с Верой летом 1968-го, когда она смотрела по телевизору съезд демократов, проходивший в Чикаго. Приступ был незначительным, и Вера винила во всем сенатора Хьюберта Хамфри. «Я слишком долго смотрела на эту счастливую задницу, — говорила Вера, — от этого у меня поднялось чертово давление. Я должна была предвидеть, что к этому все и идет, но мне казалось, победить должен Никсон».

В 1975-м у Веры был более серьезный приступ, но теперь уже невозможно было обвинить в случившемся политиков. Доктор Френо сказал, что ей следует бросить курить и пить, но он мог бы и поберечь слова — такая породистая кошка, как Вера Поцелуй-Меня-в-Задницу Донован не будет прислушиваться к советам простого сельского врача, каковым был Чип Френо. «Я еще переживу его, — обычно говорила Вера, — и на его могиле выпью виски с содовой за упокой его души».

Какое-то время казалось, что именно так все и будет — он продолжал бранить ее, а Вера держалась на плаву, как лайнер «Куин Мэри». Но затем, в 1981 году, Вера наткнулась на огромный риф, а ее управляющий домом погиб в автомобильной катастрофе на материке в следующем году. Вот тогда-то я и перебралась жить к ней. Это было в октябре 1982 года.

Так ли уж это было необходимо? Не знаю. Кажется, нет. У меня было «социальное обеспечение», как называла это Хэтти Мак-Леод. Не так уж и много, но дети уже выросли. Малыш Пит предстал перед Высшим Судом — бедная заблудшая овечка, так что мне удалось скопить немного деньжат. Жизнь на острове всегда была дешевле, чем на материке. Так или иначе, но не было крайней необходимости перебираться жить к Вере.

Но к тому времени мы уже привыкли друг к другу. Мужчине это трудно понять. Мне кажется, Нэнси, с ее блокнотом, карандашами и магнитофоном, частично понимает меня, жаль, что ей здесь не дано право слова. Мы привыкли друг к другу, как привыкают к своему соседству две старые летучие мыши, висящие вниз головой в одной и той же пещере уже много лет, хотя их и нельзя назвать лучшими друзьями. Разница была невелика. Единственное, что изменилось в моей жизни, — теперь в шкафу рядом с моей рабочей одеждой висели выходные платья, потому что к концу 1982 года я проводила у Веры все дни и почти все ночи. С деньгами стало немного получше, но не настолько, чтобы внести первую плату за «кадиллак», — понятно, о чем я говорю? Ха!

Мне кажется, я сделала это в основном потому, что больше никого не было рядом с ней. У Веры был поверенный в делах по имени Гринбуш, но он жил в Нью-Йорке и не собирался приезжать на Литл-Толл, чтобы она могла орать на него из окна своей спальни, что простыни нужно вешать на шесть прищепок, а не на четыре, он не собирался убирать ее гостиную и менять ей белье, вытирая ее толстую задницу, пока она обвиняла бы его в краже десяти центов из фарфоровой копилки-свиньи и кричала, что отдаст его за это под суд. Гринбуш умыл руки; это я подтирала за ней дерьмо, выслушивала весь этот бред о простынях, пыли и фарфоровой копилке.

Ну и что из этого? Я не ждала никакой награды, мне не нужна была медаль за самоотверженность. В своей жизни я выгребла столько дерьма, а еще больше выслушала (не забывайте — как-никак я была замужем за Джо Сент-Джорджем почти шестнадцать лет), но я же не стала от этого рахитичкой. Мне кажется, я прилепилась к ней потому, что у нее больше никого не было; ей пришлось выбирать между мной и домом для престарелых. Дети никогда не проведывали ее, и мне было жалко Веру именно по этой причине. Я вовсе не ждала, что они будут активно вмешиваться в ее жизнь, помогать и ухаживать за ней, но я не видела причин, почему бы им не забыть старую ссору, чем бы это там ни было, и не провести день или даже уик-энд с ней. Не сомневаюсь, Вера была заслуживающей презрения стервой, но ведь она была их матерью. К тому же она была уже стара. Конечно, теперь я знаю намного больше, чем тогда, на..

Что?

Да, это правда. Сдохнуть мне на этом месте, если я вру, как любят говорить мои внуки. Ты можешь позвонить Гринбушу, если не веришь мне. Представляю, какая появится умильная, приторно-елейная статейка в местной газете о том, как все было чудесно; когда новость вырвется наружу, именно так и будет, так бывает всегда.

Ну что ж, у меня для тебя тоже есть новость — не было ничего замечательного и чудесного. Душевный онанизм, вот что это было. Что бы здесь ни случилось, люди скажут, что я полоскала Вере мозги и она плясала под мою дудку, а потом я убила ее. Энди, мне известно это так же, как и тебе. Никакая сила ни на земле, ни на небесах не запретит людям предполагать самое ужасное, если им это нравится.

Но, черт побери, в этом нет ни единого слова правды. Я же ничего не заставляла делать Веру, да и она сделала так не потому, что любила меня или я ей нравилась. Мне кажется, она могла сделать так потому, что считала себя должницей, — Вера могла считать, что очень многим обязана мне, но не в ее правилах было сообщать кому-либо о своих решениях. Возможно, сделанное ею было выражением благодарности… не за то, что я убирала за ней дерьмо или меняла грязные простыни, а за то, что я была рядом, когда по ночам ее обступали тени прошлого, а зайчики из пыли выбирались из-под кровати. Пока ты не понимаешь этого, я знаю, но ты поймешь. Прежде чем открыть дверь и выйти из этой комнаты, я обещаю, что ты все поймешь.